Кен - Страница 63

К оглавлению

63

«Быть может, сегодня?» — подумала она, нажимая на кнопку звонка.

— Черри? — Он стоял на пороге в накинутом на плечи махровом халате. Светлые волосы, светлый халат, а глаза темные, блестящие, словно ягоды черной смородины, в спелой мякоти которых почти целиком утоплен зрачок. И щурится больше, чем обычно: — Черри?

— Вчера ты так хотел меня видеть. Пройти-то можно?

— Послушай, я должен тебе объяснить…

Она поняла сразу же:

— Значит, там все кончено? — На вешалке в прихожей висело модное женское пальто.

— Это не то, что ты думаешь.

— Господи, да когда же ты будешь нормально говорить?!

Это была самая настоящая истерика. Никогда в жизни она себе не позволяла бить его по лицу, а тем более царапать ногтями. И сейчас он очень легко перехватил ее руки, только на подбородке ноготь указательного пальца оставил длинный красный след.

— Что там за крик? — услышала Ксения знакомый женский голос. Спокойный и очень доброжелательный, как тогда, в офисе. И тут же испугалась:

— Я не хочу. Ты слышишь? Не хочу все это видеть. — Ксения говорила громким шепотом. — Ее вещи в спальне, постель…

— Да она только что зашла!

— А почему…

— Если хочешь, можешь пройти, — посторонился он.

— Нет! — Она попятилась к дверям и вдруг приложила к губам палец: — Т-с-с! Ничего ей не говори!

— Что с тобой?

— Я не знаю. Не знаю, что делать. Что я должна делать? — Так и не повернувшись к нему спиной, Ксения перешагнула порог и оказалась на лестничной клетке.

— Ксюша! — Он выбежал за ней вслед.

Ксения задержалась:

— Ты хоть знаешь, что я ради тебя сделала?.. Где ключи?

— Какие ключи?

— Зачем ты их взял?

— Да ты помешалась! Как будто я один виноват! Как же, Ксения Вишнякова гордая! А чего мне стоила эта твоя гордость, знаешь? Обиженной быть легко. Она же знала, что я тебя люблю! И специально разводила! А ты…

— Что я?

— Тебе надо было простить меня тогда. Три года назад. А теперь даже для прощения все сроки уже давно прошли.

— Пусть!

Она побежала вниз, по лестнице, спотыкаясь и бормоча:

— Пусть. Пусть его посадят. Пусть.

Ей было жалко себя и свои глупые, совершенно никчемные надежды.

…А Генка был дома. Усталый после бессонной ночи, в синих глазах муть, веки красные. Но Ксения очень обрадовалась, когда дверь открылась и он появился на пороге:

— Тебя уже отпустили?

Он молчал долго, потом не выдержал:

— Если бы ты не была женщиной…

— Генка, я передумала, — жалобно сказала Ксения. — Я скажу им правду.

— Надо было вчера думать.

— Можно я зайду?

— Нет.

— Где Лидуша? Ей плохо?

— А как должна чувствовать себя беременная женщина, если ей всю ночь задают глупые вопросы? Очень бережно и осторожно, и от этого она сразу начинает догадываться, что самое страшное от нее скрывают. И после этого ты приходишь. Она до сих пор вздрагивает от каждого звонка. Я тебя не впущу.

— Но, Генка, ты же мог сказать им, что вчера весь вечер сидел дома.

— Мог.

— Лидуше нельзя не поверить. Она такая… Такая… Неужели показания жены следователь не примет в расчет?

— Принял бы, если бы не показания соседки. Она же еще не знает, что я хороший. Мы сюда недавно переехали. Вот ее и спросили: «Не гуляли ли вы вчера вечером с собачкой, мадам?» — «Да, гуляла», — отвечает она. «А ваш сосед, парень с рыжими волосами, случайно, не гулял ли тоже со своей собачкой?»— «Что вы, у него нет никой собачки! Но он очень вежливый молодой человек и вчера сказал «добрый вечер», хотя с утра мы уже здоровались». — «Да что вы говорите? И во сколько же часов вы слышали от него это приветствие?» — «Конечно же вечером, а на руке у меня случайно были часы. И я на всякий случай проверила, вечер сейчас, или я что-то путаю. Может, моему драгоценному песику уже пора на выставку собак, ах, ах, ах?»

— Что ты плетешь?

— А то. Черри, вчера вечером меня не было дома.


Гейм шестой
15: 0


— Ты… Генка, ты…

— Погоди… Лидуша зовет. Я сейчас.

Дверь он оставил открытой, но Ксения в квартиру войти не решилась. Она представила себе весь ужас вчерашнего вечера. Этот недовязанный крохотный носочек, телевизор, у которого выключили звук, чтобы не мешал задавать страшные вопросы, измученную токсикозом и переживаниями по поводу чужой разбитой машины женщину. Генка ее, Черри, никогда не простит.

Он вышел через пять минут, с пачкой сигарет в руках.

— Сказал, что пойду покурить. Она дыма не выносит.

— Ты разве куришь?! Генка?! А как же спорт?

— Какой теперь спорт! — махнул он.

— Но почему именно эти сигареты?!

— Не знаю. Видел у Женьки на столе. Ну бывает так, заклинило в мозгу, и все. Почему все в жизни обязательно надо объяснять? Купил, стал курить. Вроде легче.

— И давно? Давно ты куришь?

— Слушай, хватит из себя заботливую мамашу изображать! Зачем пришла?

— И куда же ты пошел после того, как я позвонила?

— А что ты на меня так смотришь? Думаешь, Толика Воробьева убивать?

— Ты же говоришь, что вы были не знакомы. А сейчас — То лик.

— Глупо как, а? Стыдно было признаться. Когда Женька его бросила и следующим был я, то в мою рыжую голову и прийти не могло, что земля-то вертится. Я не знал, что буду ходить к ее дому и там случайно встречусь с тобой. Как человек добрый, я Толика всегда понимал. И пытался с ним поговорить по-человечески.

— Значит, вы ругались, да?

— Самое глупое, что были тому свидетели. И теперь я оказываюсь обложен красными флажками, как волк. Да, ты мне позвонила. Да, я понял, что Женькины деньги больше не светят. Да, я знал его в лицо. Да, меня вчера не было дома. Нет, я ничего не могу объяснить. А главное — не хочу.

63